Дискуссия 

ПЕРВЫЕ ФИЛОСОФСКО-ПРАВОВЫЕ ЧТЕНИЯ ПАМЯТИ В.С. НЕРСЕСЯНЦА (ЛИБЕРТАРНО-ЮРИДИЧЕСКИЙ ПРОЕКТ) // Ежегодник либертарно-юридической теории, 2007. № 1. С. 67-81.

30 октября 2006 года в ГУ–ВШЭ в рамках проекта российской либертарно-юридической школы прошли первые ежегодные Философско-правовые чтения памяти Владика Сумбатовича Нерсесянца, в которых приняли участие В.В. Агроскин, Н.В. Варламова, В.Г. Графский, М.А. Краснов, В.В. Лапаева, Л.Е. Лаптева, Р.Р. Максудов, Л.С. Мамут, Е.А. Мишина, В.С. Нерсесян, А.В. Нестеров, В.В. Новиков, А.В. Поляков, Е.Н. Салыгин, Л.Р. Сюкияйнен, В.А. Четвернин, Н.Ф. Шарафетдинов, О.С. Шепелева и другие. Ниже приводится краткое содержание состоявшейся дискуссии.

В.А. Четвернин (ГУ–ВШЭ): Либертаризм, как и любая другая теория, рождается в определенном культурном контексте и может распространяться только в этом или подобном ему культурном контексте. Возникает вопрос, в какой мере распространился и распространяется либертаризм в России и почему именно в такой мере. Интерес к нему при советской власти был велик скорее в силу протестного потенциала либертаризма, и этот фактор перестал влиять в постсоветский период. Но появился фактор информационный – такое распространение информации, которого еще не могло быть при советской власти. Информационный фактор привлек к либертаризму исследователей, разделяющих ценности, которые он выражает.

Но развитие либертаризма в России в основном исчерпало свои возможности, что связано со спецификой российского культурного контекста. В некий революционный период либертарные идеи могли быть популярны в силу их революционного потенциала. В период стабилизации – причем стабилизации авторитарной, хотя и поддерживаемой большинством населения или же большинством, относящимся к той российской субкультуре, которой ценности либертаризма не понятны, – вот в таких условиях не следует ожидать дальнейшего распространения либертаристских идей, а следует ожидать усиления существующей антилибертарной тенденции. Тенденции, идущей как «сверху», от официальной идеологии, так и «снизу», от многих деятелей университетов и научно-исследовательских учреждений, которые с потестарных позиций отрицают либертаристские ценности.

О концепции цивилизма: Владик Сумбатович Нерсесянц был прав, полагая, что концепция цивилизма может стать российской национальной идеей. В какой-то мере концепция цивилизма близка господствующей в России субкультуре, которая отвергает ценности либертаризма. Другой вопрос – о приемлемости концепции цивилизма с точки зрения либертаризма.

Это два основных вопроса, на которые я хотел обратить ваше внимание: о культурном контексте, в котором распространялась либертаристская идеология в России, и о том, что не юридический либертаризм, а скорее цивилизм можно было бы пропагандировать как альтернативу российскому национал-социализму, мракобесию и подобным современным явлениям. Но в какой мере концепция цивилизма оправдана с точки зрения науки – это мне представляется сомнительным.

В.В. Лапаева (РАП): Прежде всего, хочу отметить, что здесь собрались сторонники либертарного правопонимания, т.е. люди понимающие значение этой концепции и в этом смысле приобщенные к какому-то знанию. А знание обязывает к трем вещам: поделиться своим знанием с окружающими, применять на практике и наращивать его.

Первое, что касается поделиться знанием. Прежде всего, приобщенность к этой позиции нас обязывает популяризировать это знание, доносить его как минимум до студентов. Но очень важно нести знания и в профессуру и не ограничивать число сторонников по принципу «кто не понимает, тот дурак», а говорить, что вы это понимаете и принимаете, но до конца не осознали. Надо выработать единое понятие и если мы покажем, что в основе этого понятия может лежать принцип формального равенства, то мы получим очень много сторонников. Вот в этом смысле либертарная концепция правопонимания могла бы стать той основой интегральной, на которой можно было бы выстраивать иные подходы, поскольку каждый из них имеет свой научно-практический потенциал.

Я не согласна, что юридический либертаризм не адекватен культурному контексту. На самом деле в этом культурном контексте есть колоссальная потребность в правовой идеологии. И как раз эту правовую идеологию дает концепция либертаризма. Она дает понимание права как формы свободы, а свобода – это потребность, которая в обществе сейчас как никогда актуализирована. Но очень важно с общего разговора о праве как форме свободы перейти в плоскость конкретного правового анализа и на конкретных нормативно-правовых актах показать, что за ними стоит понимание права как формы свободы. В этом проявляется юридический профессионализм. Он состоит не в знании законов, а в умении за конкретной правовой нормой увидеть смысл, дух, содержание права, увидеть смысл формального равенства.

Например, норма о численности политической партии, которая сначала была 5 тысяч, потом 10 тысяч, сейчас 50 тысяч человек. За этой нормой стоит нарушение принципа формального равенства. Эта норма была принята для того, чтобы создать привилегии для тех партий, которые пользуются административным ресурсом, потому что для них любая численность будет по силам. А для всех остальных это «перекрывает кислород».

Далее, проблема критериев ограничения прав и свобод человека и гражданина. Проблема сводится к совершенно конкретной правовой норме – ч. 3 ст. 55 Конституции РФ, которая гласит, что права могут быть ограничены федеральным законом для защиты нравственности, здоровья, прав и интересов других лиц. Если трактовать это буквально, то права человека можно ограничить как угодно, лишь бы это было сделано в форме закона и для защиты тех ценностей, по поводу которых мы всегда говорили, что мы за ценой не постоим, мы ведь так воспитаны. Безопасность государства – ну что может быть выше этого? Но с точки зрения либертарного правопонимания нельзя говорить, что конституционное право может быть ограничено федеральным законом. Основания и пределы должны быть даны в Конституции, и они там есть. Конституционный Суд, не желая искать в Конституции основания и пределы, но, понимая, что законодатель может произвольно решать эти вопросы, сформулировал две интересные и очень важные правовые позиции. Он сказал, что права человека можно ограничить законом, если при этом сохраняется существо права и это соразмерно тем ценностям, ради которых эти права ограничиваются. Это хороший подход, но таким образом Конституционный Суд произвол законодателя заменил своим собственным произволом, потому что теперь он сам решает, сохраняется ли существо права и соразмерно ли ограничение конституционным ценностям, он решает это без опоры на Конституцию. Либертаризм же говорит, что право человека можно ограничить только для защиты права другого человека. И европейская правовая практика идет в этом направлении, если посмотрите статью об ограничении прав, которая закреплена в проекте европейской конституции, то там сказано уже по-другому, чем во Всеобщей декларации и в нашей Конституции (бездумно переписанная формула). Там сказано, что права человека можно ограничить для защиты общих интересов, за которыми стоят права других людей. Это один момент. Другой момент. Либертарная концепция правопонимания дает определение того, что есть сущность права – та самая сущность права, которая не может быть ущемлена. Это принцип формального равенства. Этот принцип закреплен в нашей Конституции в части 3 статьи 17. Таким образом, этот подход позволяет нам выработать и основания и пределы ограничения, опираясь на Конституцию. Основанием здесь будет необходимость защиты права другого человека, а пределом – необходимость сохранения принципа формального равенства.

Теперь встает следующий вопрос, по каким направлениям наиболее важно развивать концепцию правопонимания? По тем, которые вызывают наибольшую дискуссию среди ее сторонников. Такую дискуссию вызывает суть концепции, а именно: понимание, что такое формальное равенство.

И здесь сложились два подхода. Один исходит из того, что формальное равенство – чистая абстракция. При таком подходе получается, что норма о политических партиях – правовая, применяющая ко всем одинаковый масштаб. Другой подход, который разделял сам В.С. Нерсесянц, состоит в том, что принцип формального равенства имеет социальное содержание, которое меняется в зависимости от изменения конкретных исторических условий, и именно на основе этого понимания формального равенства сформулирована концепция цивилизма.

Что важно, когда мы говорим о формальном равенстве? Зачитаю цитату из первоисточника: «Основанием правового уравнивания различных людей является свобода индивида в общественных отношениях, признаваемая и утверждаемая в форме его правоспособности и правосубъектности». Т.е., что такое свобода и равенство в свободе? Это равенство в правоспособности. Т.е. способности реализовать свое право в реальной жизни, в этих реальных конкретных исторических условиях. В основе этого подхода лежит золотое правило нормативной регуляции, которое говорит: не поступай по отношению к другим так, как бы ты не хотел, чтобы поступали по отношению к тебе. Правовая модификация этой формулы (которую либертарная концепция считает именно правовой, т.е. это правовой принцип, не нравственный, в отличие от трактовки естественно-правовой доктрины) звучит так – осуществление прав и свобод человека не должно нарушать права и свободы других лиц.

Как реализуется этот принцип формального равенства? Он реализуется через работу законодателя. В основе работы законодателя лежит поиск общей воли. Это баланс различных воль. Но это плоскость философского подхода. В социологической плоскости общая воля – это баланс различных социальных интересов. Поиск обществом равно справедливого для всех правового решения осуществляется через работу представительных органов власти. Если это демократически избранные представительные органы, то результатом их деятельности является именно правовое решение, которое вырастает на учете, балансе различных социальных интересов. Если такое решение находится, то это будет с большой степенью вероятности правовое решение. Вот сторонники абстрактного представления о принципе формального равенства отрицают правовой характер социального законодательства и вообще правовую природу социального государства. Но В.С. Нерсесянц так не считал. Он говорил, что принцип формального равенства имеет социальное содержание, это социальное содержание формируется путем деятельности государства правового, которое, как правильно говорит В.А. Четвернин, является институционализацией свободы. Если это действительно правовое государство, если это действительно демократически избранный законодатель, то результатом его работы, даже если это социальное законодательство, будет правовое решение. Если он немножко ошибся, то его поправит суд. В целом государственный механизм работает на то, чтобы выработать именно правовое решение в условиях правового государства. Каким образом социальная льгота может быть неправовой? Она будет неправовой, когда она переходит тот уровень равенства, которого может достичь общество на данном этапе, не ущемляя все интересы: бизнеса, других социальных слоев. Вот если законодатель нашел этот баланс, то это и есть формула правового равенства на данный исторический момент. Норма будет неправовой, если она превышает или она ниже этого уровня. И в том и другом случае, это будет неправовое решение.

Сейчас в Германии серьезно обсуждается идея – каждому гражданину, от рождения, просто потому, что он имеет право на достоинство, давать полторы тысячи евро. Они рассчитали, что это возможно. Каждый месяц. За счет отмены других льгот, каждому гражданину, потому что он человек, который на равных со всеми имеет право на свое достоинство. Если это решение будет принято, если демократический законодатель найдет здесь надлежащий баланс и примет такое решение, то это будет правовое решение. А концепция цивилизма идет дальше, и она говорит, что вообще можно принцип формального равенства распространить на сферу отношений собственности, и все, будучи наследниками социалистического строя, в равной мере являются собственниками бывшей общенародной собственности.

В.А. Четвернин: Насколько я понял, немцы собираются всем гражданам Германии давать по полторы тысячи, и говорится даже, что граждане имеют право на эти полторы тысячи. Интересно, откуда же они их берут?

В.В. Лапаева: А немцы просто стали такие богатые. Это решение пока может не пройдет, но когда оно пройдет, то оно будет правовым решением, поскольку его примет демократически избранный представительный орган, учитывающий баланс интересов различных социальных групп. Решение это будет принято только тогда, когда его принятие не будет ущемлять интересы бизнеса, и оно позволит экономике нормально развиваться. Они уже достигли такого уровня, что они могут наполнить социальное содержание формального равенства. Они предлагают несколько изменить налоговую политику, отменить целый ряд социальных льгот, у них сейчас очень много социальных льгот, фактически людям, имеющих детей, инвалидам, прочим сейчас платят такие же деньги. Можно все отменить и давать человеку просто потому, что он человек.

Р.Р. Максудов (Президент Центра «Судебно-правовая реформа»): Вы сказали, что они богатые, поэтому они могут. Мне кажется, не только потому, что они такие богатые, а потому, что они еще и могут определить количественный критерий. Вот в вашем подходе используется количественный или качественный критерий?

В.В. Лапаева: В цивилизме? Конечно, количественный критерий. Речь идет о том, что есть некое достояние, в свое время оно было антиправовым путем сделано – все социализировали. Но после того как это сделали, у нас появилась возможность из этой ситуации выйти на новую ступень общественного развития, поскольку мы все в равной мере имели право на долю от этого общего достояния. Концепция не в том, чтобы разделить это достояние, а в том, чтобы, пуская его в рыночный оборот, обеспечить каждому сто сорок миллионную долю от получаемых доходов.

В.В. Агроскин (Австрийская школа экономической теории): А в чем отличие концепции цивилизма от приватизации ваучерной – не ее реализации, а именно идеи?

В.В. Лапаева: Когда были именные ваучеры, то это была сильная идея, близкая к тому, что собственно концепция цивилизма и предлагает. Очень быстро и не случайно отказались от этой идеи, поскольку мы не могли бы их реализовать. Когда отказались от именных ваучеров, то и отказались и от самой идеи.

А.В. Поляков (СПбГУ): В современных условиях идея цивилизма может быть как-то реализована на практике или время упущено?

В.В. Лапаева: Конечно, может. Вообще значение идеи определяется не ее непосредственным значением для практики, не мерой ее реализации. Идея – это научный критерий для оценки существующей практики, или, как говорится, ориентир для ее совершенствования. В данном случае цивилизм показывает, как должно развиваться налоговое или социальное законодательство. Также идея природной ренты, от которой идет доход каждому гражданину, также чрезвычайно близка к идеям цивилизма.

В.А. Четвернин: Я хочу предложить возможную интерпретацию концепции цивилизма и ее места в теоретическом ряду, который я попытаюсь выстроить. Я предлагаю различение двух известных в истории, продолжающихся, развивающихся линий, двух принципов социального порядка, двух социокультурных принципов, которые я, в интересующем меня контексте, обозначу так: есть общества, которые строятся в основном по принципу эквивалентного обмена, и есть общества, которые строятся в основном или преимущественно посредством уравнительно-перераспределительных связей. Вот два общественных принципа. Причем нет таких людей, таких народов, которые от природы были бы предназначены к эквивалентному либо к уравнительно-перераспределительному обмену. И даже в первобытных, в примитивных сообществах, как показывают современные исследователи, существуют не только уравнительно-перераспределительные связи. Хотя свободы, в нашем понимании, в этих примитивных сообществах еще нет, тем не менее, там есть и эквивалентно-обменные связи.

Например, это выражается в том, что если кто-то добывает некий продукт, то ему этот продукт и принадлежит. Если же для получения продукта необходимо усилие большой группы, допустим – всех, тогда продукт, произведенный всеми, всем и принадлежит, а распределяется он лидерами этого сообщества потестарным способом. Но когда для получения продукта достаточно усилий малой группы и даже индивидуальных усилий, то этот продукт принадлежит тому, кто его получил, и дальше, даже в примитивном обществе, происходит эквивалентный обмен, а, как известно, право возникает из отношений эквивалентного обмена. Еще в советские времена об этом писал Леонид Соломонович Мамут.

Итак, эти два принципа присутствуют всегда и везде, но в разных пропорциях, разных соотношениях. Именно по их соотношению я и различаю два типа культуры или два типа общества – построенные по эквивалентному принципу и построенные по уравнительно-перераспределительному принципу. Но нигде ни один из них не является абсолютным. Это свидетельствует о том, что оба принципа «имеют право на существование». Однако история наметила два вектора, две тенденции развития этих двух типов. История показала, что конкурентоспособными, побеждающими в исторической конкуренции являются те общества, те культуры, которые строятся преимущественно по принципу эквивалентного обмена. Первоначально, при слабости человека в отношениях с природой, закономерно побеждали цивилизации, которые строились по уравнительно-перераспределительному принципу. И, наоборот, по мере развития научно-технического прогресса, победили, окончательно и бесповоротно, цивилизации, которые строились по принципу эквивалентного обмена.

Дальше получается интересная картина. Все общества, которые в своем историческом развитии шли по пути эквивалентного обмена, рано или поздно расширяли уравнительно-перераспредительную регуляции, а после этого погибали. Вот такой интересный феномен. Видимо, именно потому, что природе человека свойственно и то, и другое, получается следующее: строится цивилизация, некая культура по принципу эквивалентности – поэтому она развивается, добивается неких успехов; она становится благополучной, и почему-то этот регулятор перестает действовать как доминирующий, почему-то люди переходят к уравнительно-перераспределительным связям, и эта культура в итоге становится неконкурентоспособной. Культуры, построенные преимущественно по принципу эквивалентности, в итоге идут против принципа своего развития.

Что происходит сейчас в Западной Европе? То же самое. Западная Европа достигла своих успехов, покуда она развивалась преимущественно по принципу эквивалентного обмена. Далее, когда она разбогатела, когда она стала гуманной, когда она заявила, что нужно кормить всех, кто ничего не делает, что всех социальных аутсайдеров нужно содержать за счет более успешных, – после этого у нее экономический рост стал измеряться долями процента: она «рубит сук, на котором сидит», в нее поехали со всех концов земли все бездельники, поехали те, кто умеет только торговать наркотиками (единственная их возможность участвовать в эквивалентном обмене). Такой нагрузки Западная Европа не выдерживает, и там закономерно возникают национал-социалистические, фашистские тенденции.

Излагая теоретическую интерпретацию этого вопроса, я исхожу из того, что для прогресса человека как социобиологического вида, годится только принцип эквивалентного обмена. История показала, что прогресс обеспечивает только такой тип цивилизации, в котором преобладает принцип эквивалентного обмена. Этот принцип действует так же, как и естественный отбор, это тот же естественный отбор, только в социальной среде: общество стимулирует рост эффективной деятельности и отвергает неэффективную деятельность, выбраковывает неконкурентоспособных. И пока в обществе идет этот жестокий отбор, человечество как вид развивается.

Естественный отбор есть у всех животных. Однако человек отличается от других животных тем, что он наделен разумом, а разум позволяет человеку действовать не только в соответствии, но и вопреки естественным законам. Свободная конкуренция ведет к развитию человека как вида, но она губит целые группы, которые проигрывают в конкурентной борьбе, и люди, проигрывающие в свободной конкуренции, осознают эту «особенность» общественного прогресса и стремятся изменить социальное устройство в свою пользу. Группы социальных аутсайдеров способны организоваться и подчинить общество уравнительно-перераспределительному регулированию, заставить его действовать вопреки обеспечивающему прогресс принципу эквивалентного обмена. Пока в цивилизации, построенной преимущественно на принципе эквивалентного обмена, социальные институты стимулируют эффективную деятельность, вытесняют социальных аутсайдеров и препятствуют уравнительно-перераспределительному регулированию, происходит накопление общественного богатства. Но постепенно, по мере того как общество богатеет, оно накапливает столько ресурсов, что их можно перераспределять, причем, казалось бы, без ущерба для дальнейшего развития по принципу эквивалентного обмена: и более эффективные, кто обеспечивает прогресс, не останутся в накладе, и неэффективные будут не в обиде. Вот такое общество постепенно утрачивает «иммунитет к уравниловке», и начинается экспансия уравнительно-перераспределительного регулирования.

Как это связано с правом, с прогрессом правовой свободы? Казалось бы, исторически развитая правовая ситуация предполагает демократию, всеобщее избирательное право. Значит, когда в Европе не было всеобщего избирательного права, была еще неразвитая правовая ситуация, когда перешли к нему – достигли развитого цивилизационно-правового состояния. Но именно всеобщее избирательное право повернуло европейскую цивилизацию от правового к уравнительно-перераспределительному регулированию. Вот такой парадокс. Я напомню, что демократия в первоначальном смысле – это не власть народа, а власть демоса. А демос – это, коротко говоря, реальные собственники. Это не охлос. Охлократия, или массократия, и демократия – совершенно разные вещи.

Получается, что поскольку право (как форма эквивалентного обмена) имеет разную ценность для разных социальных групп, то формальное равенство в политике нельзя распространять на охлос. Если дать охлосу избирательные права, то это позволит заинтересованным группам, опираясь на охлос, установить уравнительно-перераспределительное регулирование. Древнегреческим политическим мыслителям это было совершенно ясно. Они учили, что охлос нельзя пускать в политику, чтобы не получить худшую из политических форм. Вот и получается, что пока в Европе не было всеобщего избирательного права, шел прогресс правовой свободы, а когда избирательные права распространили на охлос, прогресс прервался, произошел переход от капитализма к социал-капитализму, от преимущественно правовой к смешанной цивилизационной ситуации. Стали создаваться социалистические партии, они стали побеждать на выборах, формировать правительства, изменять социальные институты, и теперь с правовым принципом (принципом эквивалентного обмена) конкурирует уравнительно-перераспределительный принцип.

И в этом смысле история Европы не показывает ничего нового. Возможности эквивалентного обмена, принципа формального равенства объективно ограничены. Они позволяют человечеству как виду развиваться, но вступают противоречие с интересами массы конкретных людей, почему-либо оказавшихся в фактически невыгодном положении в отношениях формального равенства. И каждый раз, во всякой культуре, где установился принцип формального равенства, дальнейшая эволюция этой культуры демонстрирует сначала переход к конкурирующему регулированию (правовому и уравнительному), а потом и вытеснение принципа эквивалентности уравнительно-перераспределительным принципом. В связи с этим, я предлагаю интерпретировать всю историю как диалектику взаимодействия этих принципов. Оба они с необходимостью существуют в любом обществе. Когда преобладает принцип эквивалентности, происходит прогресс человека как вида, но при этом страдают массы отдельных людей – неэффективных социальных субъектов. Когда в конкретной культуре происходит переход к уравнительно-перераспределительному принципу, то у всех отдельных людей имеется гораздо больше возможностей для выживания, но в этой культурной форме вид не развивается, культура становится неконкурентоспособной и т.д. Вся история являет собой борьбу этих двух принципов по следующей схеме: всякий раз то, что общество накапливает за счет формального равенства, «проедается» после перехода к уравниловке (цикличность), и исторический прогресс происходит постольку, поскольку достигаются новые, более совершенные варианты формального равенства, дающие относительный рост эффективной деятельности, результаты которой все равно впоследствии будут «проедаться».

И последнее. Я вижу в концепции цивилизма попытку теоретического обоснования следующего тезиса: поскольку право имеет ценность лишь для, условно говоря, имущих, то господство права возможно лишь тогда, когда все или подавляющее большинство будет имущими. Как же это сделать? Нужно наделить всех некой равной минимальной собственностью – цивилитарной собственностью, которая позволяет хотя бы минимально удовлетворять потребности. Т.е. обеспечить некий потребительский минимум, который делает ненужным дальнейшее уравнительно-перераспределительное регулирование. Если вся масса населения – как минимум «цивилитарно имущие», то отпадает нужда в перераспределительном государстве, которое, как известно, реально служит не столько неимущим, сколько самой перераспределяющей бюрократии. Вот в этом я вижу либертарно-юридическое оправдание концепции цивилизма. Сама по себе либертарно-юридическая теория, утверждающая принцип формального равенства, укладывается только в тот культурный контекст, где правовая свобода имеет высшую ценность. Но она неприменима в культурном контексте, в котором преобладает люмпенство, охлос, ибо охлосу не нужна правовая свобода.

Но откуда возьмется цивилитарная собственность в таком объеме, чтобы доход от нее обеспечивал минимальное потребление по современным стандартам? И как «технически» осуществить цивилитарное переустройство общества, если оно уничтожает перераспределительное государство? Кто его будет осуществлять? На эти вопросы ответов нет. Когда мы с Владиком Сумбатовичем дискутировали по этим вопросам, он соглашался с тем, что, может быть, сейчас, в конкретном социокультурном контексте переход к цивилизму не осуществится. Но это, говорил он, не важно. Главное – то, что теоретически уже открыта эта историческая стадия прогресса правовой свободы. Все равно когда-то будет так. Ведь ценность открытия таблицы умножения не подвергается сомнению из-за того, что существуют примитивные народы, у которых принято вести счет рыбами или каким-то иным экзотическим способом. Это же не отвергает таблицу умножения. И то, что наличное человечество, в современных общественно-политических формах, не дозрело до цивилизма, – это не принижает теоретически доказанной закономерности. Так думал Владик Сумбатович Нерсесянц.

В.В. Лапаева: А почему Вы решили, что содержанием принципа формального равенства является эквивалентный обмен? Согласно концепции цивилизма формальное равенство это форма свободы, это возможность индивида действовать свободно до тех пор, пока его свобода не нарушает свободу других. Вообще Нерсесянц был противником меновой концепции права. Во всяком случае, у него – другое. Почему вы решили, что именно так понимается формальное равенство? Формальное равенство, еще раз скажу – это форма свободы, возможность человека действовать до тех пор, пока его свобода не нарушает свободу других лиц. Вот и все. Это формальное равенство с точки зрения либертарной концепции.

В.А. Четвернин: Человек в обществе не просто действует, он вступает в отношения обмена, а формальное равенство в отношениях обмена – это и есть эквивалентный обмен. Вообще я определяю общество как систему отношений обмена. Отсюда вытекает все остальное: если стороны обмена – формально равные субъекты, то одна сторона не может навязывать другой условия обмена, следовательно, свободный (правовой) обмен может быть только эквивалентным. Нормы эквивалентного обмена – это частное право, для обеспечения частного права требуются публично-властные институты и публичное право (нормы, устанавливающие публично-властные полномочия, необходимые для обеспечения правовой свободы) и т.д.

В.В. Агроскин: С позиций экономической теории, примененные Вами названия (эквивалентный и уравнительно-перераспределительный обмен), обладают существенными пороками. Название «уравнительно-перераспределительный» обладает пороком как минимум с исторической точки зрения. Потому что, за исключением XIX–XX вв., большинство перераспределительных систем, о которых мы знаем и которых была уйма, уравнительными назвать трудно. Т.е. перераспределение проводилось, жесткое, силовое, но вовсе не в уравнительных целях, а для поддержания неравенства. Термин, как мне представляется, не очень удачный. Что же касается эквивалентного обмена, то с точки зрения экономики, это не выдерживает никакой критики. Эквивалентного обмена не существует. Эквивалентный обмен предполагает абсолютную систему ценностей. Если мы посмотрим на те перераспределительные, но не уравнительные системы, в которых изъятие производилось, то никогда не было такого, чтобы просто изъять или просто перераспределить. Всегда это обосновывалось тем, что вы нам платите за порядок, вы платите за управление, вы платите за защиту от агрессора или за то, что мы боремся за вас и приносим жертвы. И с этой точки зрения внешний наблюдатель не способен оценить, эквивалентна ли труду этого земледельца получаемая им услуга, например, в виде общения жреца с каким-нибудь божеством. С точки зрения экономической теории австрийской школы эквивалентность не признак, не критерий, мы не можем судить об эквивалентности какого-то объекта.

На самом деле базовое разделение между двумя этими системами лежит в свободе, и следует говорить о свободном обмене. Если земледелец добровольно вносил свою десятину или 90 % своего урожая в обмен на молитвенные услуги по подъему солнца каждый день, то это эквивалентный обмен, свободный. И точно так же перераспределение, которое осуществляется силой, когда приезжают и собирают с него дань, не аргументируя это никакими услугами по государственному управлению – это и есть насилие. Которое происходило. По линии насилия-ненасилия и должно происходить разделение между этими двумя концепциями, двумя взглядами на личность.

В.А. Четвернин: Я во многом согласен с данными замечаниями и полагаю, что они лишь уточняют обозначенные мною конкурирующие принципы, и то, что я говорил, с учетом комментариев, данных В.В. Агроскиным, звучит еще лучше. Противоположность двух принципиальных вариантов обмена всегда была и существует, а что касается эквивалентности, то это характеристика обмена с точки зрения его участников, а не внешнего наблюдателя. Здесь не может быть объективной характеристики эквивалентности. Это не физика.

Н.В. Варламова (ИГП РАН): В Вашей интерпретации цивилизма сделан акцент на то, что предполагается сделать всех людей имущими «в какой-то мере». Но понятие меры богатства, позволяющее считать человека имущим или неимущим, – оно, с одной стороны, исторически относительно, а с другой – социологически и, может быть, юридически не значимо: если в некоем обществе каждому обеспечен доход, позволяющий питаться, одеваться, воспитывать детей, но при этом некоторые члены общества имеют значительно больший доход, позволяющий жить на Канарских островах, то в этом обществе социальная напряженность будет ничуть не меньше, чем в том, где богатыми считаются те, которые имеют возможность питаться, одеваться, воспитывать детей, а бедными – те, которые такой возможности не имеют. Если мы каждого члена общества доведем до соответствующего стандартам этого общества имущественного уровня, что это нам даст, если в потреблении сверх этого уровня, где возможности уже определяются правом, все равно будет существенное неравенство, и правовая форма обменных отношений все равно приведет к существенному расслоению? А если цивилитарная модель… Продолжение »